— Ты должен помнить меня, — примирительно ответил Млад, — я тот волхв, что не подписал грамоту о смерти Бориса. Когда было гадание сорока волхвов, помнишь?

— А… Да, было дело… Тот тоже был в лисьей шапке…

По очереди стукнули три тяжелых засова калитки, и она распахнулась, едва не свалив Млада с ног — отойти он не догадался.

— На самом деле, я тебя не обманул, — стражник поставил одну ногу на высокий порог, — князь уехал. С посадницей вместе, еще час назад. Не хотели беспорядков в Городище, да и из Новгорода того и гляди народ сбежится. Так что, опоздал ты.

— А догнать не успею? — Млад посмотрел на лед Волхова: может, они еще рядом?

— Куда там! На этой кляче? Ты б видел, какие у них кони! Лучше, чем у гонцов. На тройках уехали, уже, небось, до Шелони добрались. И не пытайся!

Млад подумал, что Родомил бы поехал вдогонку даже «на этой кляче». И, пожалуй, из списка «любых средств» это средство вполне ему подходило.

— Попробую… — пожал он плечами и сел на коня.

— Смотри сам, — ответил дружинник, закрывая калитку.

Млад не услышал, как щелкали засовы — развернул лошадь и помчался по пологому спуску к берегу Волхова. Стражник не обманул его — свежий санный след, окруженный следами копыт множества тяжелых коней, вел туда же.

Конь пал под ним на закате — околел на скаку, передние ноги подогнулись, проехали по льду с сажень, и круглый бок придавил Младу ногу всей лошадиной тяжестью. Падая, он едва не вывихнул плечо: подставил локоть, чтоб не ушибить голову об лед — боль в правой руке несколько минут не давала ему пошевелиться.

Валенок, как всегда, застрял в стремени. Млад выехал в Городище, не заглядывая домой, не взяв с собой ни денег, ни еды в дорогу, ни огнива. Он даже не оделся толком, потому что собирался добежать до Родомила и вернуться обратно. И валенки, как обычно, надел на босу ногу… Лошадь он взял в университетской конюшне. И до того как оказаться в одиночестве, без коня, в пятидесяти верстах от Новгорода, он не думал ни о еде, ни о холоде, ни о том, что никто не знает, где он и куда собирался.

Ногу он вытащил из-под лошади довольно быстро, но с валенком пришлось помучиться. Он устал и без этого: скакать верхом больше трех часов подряд с непривычки было трудно. Холод быстро прохватил его до костей — разгорячившись, Млад расстегнул полушубок и снял треух, и не сразу догадался запахнуться и одеть голову.

Поглядев на заходящее солнце, висящее над Шелонью, он быстро понял, что наделал, и какой, собственно, глупостью было отправляться вдогонку за князем в одиночестве. Долгая ночь, всего на пять минут короче вчерашней, замаячила на востоке, наползая на небо темным пятном. А ведь он почти не спал, и съел за последние двое суток только кусок хлеба с молоком… После подъема — после такого трудного и высокого подъема — он должен был отсыпаться сутки. И отдыхать еще столько же… Ему иногда казалось, что подъемы наверх высасывают из него кровь.

Млад вздохнул и двинулся в сторону Новгорода — если не останавливаться, то к рассвету можно добраться до дома. Ну хотя бы до Городища… Идти в Псков пешком, без денег, в валенках — просто несерьезно. Да и гораздо дальше.

То, что под копытами коня выглядело легким снежным налетом на льду, под ногами оказалось довольно глубоким снегом. И лед скользил под валенками совсем не так, как под подковами. Сначала Млад не замечал этого, но через час начал уставать, постоянно стараясь удержать равновесие.

Ночь наступила быстро, и с ее приходом поднялся ветер. Разбегаясь над гладкой рекой, он гнал впереди себя легкий верткий поземок и тоненько, надсадно гудел в ушах. Шелонь текла удивительно прямо, берега ее, поросшие лесом, в темноте были однообразны и черны, и через некоторое время Младу стало казаться, что он не продвигается вперед, а скользит на месте.

Ни одной деревеньки не встретилось ему за пару часов, да он мог и не увидеть их снизу, если там не горели огни.

Он шел и думал о том, что на этот раз точно действовал по правилу: я сделал все, что мог. И, конечно, у него ничего не вышло. Тысячу раз прав был его отец, надо стремиться к достижению цели, а не пытаться испробовать все доступные средства. Много же надо ума, чтоб загнать лошадь… Если бы он не торопился, то к утру был бы в Пскове, а не в Новгороде. И уж наверное не умер бы от голода без денег.

Сначала он еще размышлял о чем-то, пытался уложить в голове то, о чем говорил с богом, вспоминал стычку с Градятой и Михаила Архангела. Но вскоре натер валенком ногу и не думал больше ни о чем, кроме как о возвращении домой: через пару верст пришлось оторвать подол у рубахи, чтоб сделать портянки, иначе бы он просто не смог идти.

А потом ему хотелось есть и спать. Накатанный санями и взрытый копытами путь пошатывался перед закрывающимися глазами и казался бесконечным подъемом, восхождением на сказочную гору: то пологим, то крутым настолько, что он касался руками снега.

В первый раз он упал, пройдя не меньше двадцати верст: если бы не боль в разбитом локте, Млад бы уснул, не заметив падения. Он растер лицо снегом, поднялся и пошел дальше — глаза начали закрываться через несколько шагов. Однообразие и скука кружили голову, звон ветра в ушах убаюкивал, прямая дорога навевала сон, а уставшее тело — после вчерашнего подъема, после непривычной скачки, после пройденного пути — умоляло об отдыхе.

Млад прошел еще верст пять или шесть, засыпая на ходу, когда понял — пятидесяти верст ему не одолеть. Он несколько раз сбивался с пути и совершенно неожиданно для себя оказывался по колено в снегу у самого берега. Нечего было и думать об отдыхе, стоило только присесть на снег, и он бы никогда больше не проснулся.

Хоть бы одна деревня попалась ему по пути! Не может быть, чтоб на Шелони не жили люди!

Он снова всходил на сказочную гору, смотрел снизу на ее вершину, пока не оглянулся: на черном, вспененном тучами небе ему померещились сполохи пламени и всадники на тяжелых конях. Он видел крепостные стены и приставленные к ним лестницы, он видел, как пушечные ядра крушат серо-желтый камень, как летят тучи стрел, в конце пути пробивая насквозь тела, одетые в тяжелые доспехи: война. Война поднималась из-за горизонта ему навстречу, и в этот миг он отчетливо осознал: этого будущего не избежать, оно катится прямо на него, словно горящее бревно, пущенное с крепостного вала. Ему не остановить его, не удержать — не изменить.

Что-то изнутри толкало его и толкало: открой глаза, иначе ты не увидишь этого будущего! Он противился этим толчкам, он отмахивался от них руками, как от назойливых мух: его разбудила боль в локте. Млад в испуге распахнул глаза и вытер лицо снегом: он лежал на льду, и сколько прошло времени, не знал. Может, четверть часа, а может, и несколько часов. Он встал на гудящие от усталости ноги и шагнул вперед: тело затекло и не хотело шевелиться, но короткий отдых все же немного разогнал сон, хотя и ненадолго: Млад прошел не больше версты, когда увидел, что берега Шелони разбегаются в стороны вместо того, чтоб сходиться. Он думал, что у него снова кружится голова, или он опять засыпает.

Не пятьдесят верст. Гораздо больше. Неудивительно, что конь пал — гнать его во весь опор, за три часа проехать такое расстояние! Перед ним расстелилась гладь Ильмень-озера — не меньше сорока пяти верст до Новгорода…

Млад в отчаянье опустился на колени — какие сорок пять верст? Он не пройдет и нескольких шагов! Он посмотрел вперед — бесконечный берег уходил за горизонт, бесконечная снежная гладь лежала по правую руку.

Он не сразу заметил огонек на берегу, и не сразу понял, что это ямской двор. И если бы мог бежать — обязательно побежал бы. Подниматься на берег было тяжело и скользко, он пару раз съезжал вниз, пока не заметил рядом с тропинкой пологий спуск для саней.

Избушка с освещенным окном стояла перед конюшней и сеновалом, и крыльцом была обращена к Новгороду. Млад, пошатываясь, подошел к ней с задней стороны и заглянул в окно: вдруг смотрители спят? Тогда лучше постучать в окно, а не в дверь.